Malevolence goes both ways.
Зарисовка
Пятнадцатилетие
читать дальше
Пятнадцатилетие.
...Соленый морской бриз метался, словно запертый в сетях из длинных каштановых волос бегущего юнца. На ресницах застыл иней соли - после игр у причала не было времени мыться. Кривоватая улыбка уже начавших желтеть от некачественного табака и еды зубов обращалась для прохожих в ехидный оскал, хотя виной этой "кривоватости" служил удар в челюсть, полученный от Джонни Стервеца в прошлый вторник, за то, что малыш решил утаить часть наворованного. Сильное, загорелое тело в порванной и засаленной рубахе, ловко скользило меж людей и ларьков Южнобережья, а взгляд, слишком мрачный для подростка, выискивал очередную толстосумую жертву. Спустя пару мгновений он уже свернул за угол, спасаясь от воплей "лови вора!", и ловко спрятался за большими ящиками на погрузку. Подкинув срезанный кошелек в воздухе, он с довольной улыбкой, чуть зажмурившись, выйдя на солнце, направился к пристаням. Там его уже ждала небольшая компания таких-же оборванцев, во главе с долговязым, бритым парнишкой, с почти идеальной улыбкой, и бездонными голубыми глазами ребенка. Юный вор молча кивнул, и легко бросил кошель коротко-стриженному, ожидая реакции. Тот, быстрым, словно ястреб, пикирующий на куропатку, движением, поймал кошель, и быстро открыл с алчным взглядом. Стоящий чуть поодаль мальчик, лет десяти от силы, с интересом проследил за руками голубоглазого, и едва заметно кивнул вору. Остальные постмотрели на добытчика с уважением, но терпеливо ожидали решения старшего. Долговязый, имя которого было Джонни, довольно закрыл кошель, и покровительственным тоном заявил:
-Должок свой ты вернул, шлюший сынок - последняя часть была сопровождена похотливой ухмылочкой. Вор, впрочем, прекрасно знал о том, что реагировать на это было бы глупо. Любую фразу о матери он словно пропускал мимо ушей, отлично понимая, что, во первых, на правду бесполезно злиться, а во вторых - что если он ответит, то придется еще неделю бегать по порту от стражей, и срезать кошельки с богатеев. Истории о Френсисе, который однажды не успел вытащить кошель достаточно быстро, и телохранители его жертвы переломали тому большую часть костей на руках и ногах, а так же хорошенько отпинали в пах так, что о девочках тот больше не думал совсем, еще ходила среди безпризорного населения Южнобережья.
-...Надо бы потратить твой зароботок, чтобы пойти и попросить у нее поиграть на моей кожаной флейте... - это уже сопроводилось презрительной гримасой от воренка. Является ли Джонни старшим в банде, или нет, но вот платить за свои слова придется. Но тот не был бы главным, если бы был дураком, и потому почти тут же примирительно поднял руки:
- Может быть, так и сделаю. Без обид, Джош, ты отлично справился. - заслуженная похвала была обязательной. В их бесцельных жизнях, когда кому-то исполнялось восемнадцать, риск покинуть родное Южнобережье был куда выше. Матросы требовались всегда, а взрослому вору могли и руку отрубить. Но этого кошелька хватило бы на всех на несколько дней, а беззаботная юность и образ жизни не предполагал, что они будут думать о завтрашнему дне сегодня. Потому подростки мерно развалились на причале, и так же мерно хвастались друг другу, кто кому круче набил морду, кто какую девушку круче развел (тут ушедший Джонни был абсолютным чемпионом, правда - ему однажды перепало с эльфийкой. Правда или нет, но верили все.), и кто каким великим станет, когда вырастет. Прошло несколько часов. Наш юный вор дремал на солнце, греясь под нежными весенними лучами, а тюфяки с тканями, на которых он спал, были просто раем, по сравнению с жестким каменным настилом поворотен. Едва на его глаза упала чья-то тень, как он одним резким движением перевернулся на бок, сделал кувырок, и достал из сапога узкий и длинный нож, собираясь защищаться. Джонни Стервец, бледный как смерть и напуганный как овца, поднял руки, и в истерике что-то затароторил. Только что проснувшийся юноша нахмурился, убрал нож, и подошел, медленно и осторожно, к едва-ли не рыдающему старшему.
-...я там лежал, и тут дверь "хрясь!", прибегает матроссина бухой как импец, и разбивает бутылку о дверь, и идет ко мне. "Изменять мне думала, ссссука?!" - орет! Ну я зассал конечно, и сиганул через окно! И слышу - бутылка разбилась, и мать твоя заорала! А потом... тихо стало, только матросняк заржал как демон, и ругаться стал громко... - бред все еще продолжался, но слушатель уловил две вещи - что Стервец таки пошел трахать его мать (что было как минимум стыдно и неприятно), и что Стервец только что подставил свою репутацию невозмутимого старшего. Тот все продолжал бубнить, а Джош разврнулся, и, ощущая странное беспокойство, направился домой.
Его не пустили. Посчитали, что дитя, каким бы порочным оно не было, не должно было это видеть. Когда он спросил у стража, рядом с избитым и перепачканным в крови матросом, тот как то странно посмотрел на юношу, и неохотно сказал, что портовой шлюхе, живущей в этом доме, этот пьяница бутылкой перерезал глотку, по пьяной дури посчитав ту своей женой. Единственной реакцией юноши были чуть расширившиеся от удивления зрачки. Страж, удивленный реакцией больше, чем нежеланием юноши вспороть глотку матросу тут же, осторожно поинтересовался, в порядке ли паренек. Тот спокойно ответил "порядок", и на немой вопрос "у тебя мать убили только что, тебе что, совсем плевать?!" - почти неслышный шепот "хорошо, что так". Побледневшие глаза стража порядка встретились с ледяным безразличием юноши. Но того мгновением позже сменил жрец, который раздраженно поинтересовался у Джоша, где хоронить труп. Подросток пожал плечами, и собрался уходить, но служитель церкви быстро поймал того за плечо, развернул, и спросил про имя сына погибшей. Юношу звали Джошимом Армстером. Через полгода он проснется привязанный к кровати со шприцами в венах и улыбающимся гномом-чернокнижником подле себя.
Пятнадцатилетие
читать дальше
Пятнадцатилетие.
...Соленый морской бриз метался, словно запертый в сетях из длинных каштановых волос бегущего юнца. На ресницах застыл иней соли - после игр у причала не было времени мыться. Кривоватая улыбка уже начавших желтеть от некачественного табака и еды зубов обращалась для прохожих в ехидный оскал, хотя виной этой "кривоватости" служил удар в челюсть, полученный от Джонни Стервеца в прошлый вторник, за то, что малыш решил утаить часть наворованного. Сильное, загорелое тело в порванной и засаленной рубахе, ловко скользило меж людей и ларьков Южнобережья, а взгляд, слишком мрачный для подростка, выискивал очередную толстосумую жертву. Спустя пару мгновений он уже свернул за угол, спасаясь от воплей "лови вора!", и ловко спрятался за большими ящиками на погрузку. Подкинув срезанный кошелек в воздухе, он с довольной улыбкой, чуть зажмурившись, выйдя на солнце, направился к пристаням. Там его уже ждала небольшая компания таких-же оборванцев, во главе с долговязым, бритым парнишкой, с почти идеальной улыбкой, и бездонными голубыми глазами ребенка. Юный вор молча кивнул, и легко бросил кошель коротко-стриженному, ожидая реакции. Тот, быстрым, словно ястреб, пикирующий на куропатку, движением, поймал кошель, и быстро открыл с алчным взглядом. Стоящий чуть поодаль мальчик, лет десяти от силы, с интересом проследил за руками голубоглазого, и едва заметно кивнул вору. Остальные постмотрели на добытчика с уважением, но терпеливо ожидали решения старшего. Долговязый, имя которого было Джонни, довольно закрыл кошель, и покровительственным тоном заявил:
-Должок свой ты вернул, шлюший сынок - последняя часть была сопровождена похотливой ухмылочкой. Вор, впрочем, прекрасно знал о том, что реагировать на это было бы глупо. Любую фразу о матери он словно пропускал мимо ушей, отлично понимая, что, во первых, на правду бесполезно злиться, а во вторых - что если он ответит, то придется еще неделю бегать по порту от стражей, и срезать кошельки с богатеев. Истории о Френсисе, который однажды не успел вытащить кошель достаточно быстро, и телохранители его жертвы переломали тому большую часть костей на руках и ногах, а так же хорошенько отпинали в пах так, что о девочках тот больше не думал совсем, еще ходила среди безпризорного населения Южнобережья.
-...Надо бы потратить твой зароботок, чтобы пойти и попросить у нее поиграть на моей кожаной флейте... - это уже сопроводилось презрительной гримасой от воренка. Является ли Джонни старшим в банде, или нет, но вот платить за свои слова придется. Но тот не был бы главным, если бы был дураком, и потому почти тут же примирительно поднял руки:
- Может быть, так и сделаю. Без обид, Джош, ты отлично справился. - заслуженная похвала была обязательной. В их бесцельных жизнях, когда кому-то исполнялось восемнадцать, риск покинуть родное Южнобережье был куда выше. Матросы требовались всегда, а взрослому вору могли и руку отрубить. Но этого кошелька хватило бы на всех на несколько дней, а беззаботная юность и образ жизни не предполагал, что они будут думать о завтрашнему дне сегодня. Потому подростки мерно развалились на причале, и так же мерно хвастались друг другу, кто кому круче набил морду, кто какую девушку круче развел (тут ушедший Джонни был абсолютным чемпионом, правда - ему однажды перепало с эльфийкой. Правда или нет, но верили все.), и кто каким великим станет, когда вырастет. Прошло несколько часов. Наш юный вор дремал на солнце, греясь под нежными весенними лучами, а тюфяки с тканями, на которых он спал, были просто раем, по сравнению с жестким каменным настилом поворотен. Едва на его глаза упала чья-то тень, как он одним резким движением перевернулся на бок, сделал кувырок, и достал из сапога узкий и длинный нож, собираясь защищаться. Джонни Стервец, бледный как смерть и напуганный как овца, поднял руки, и в истерике что-то затароторил. Только что проснувшийся юноша нахмурился, убрал нож, и подошел, медленно и осторожно, к едва-ли не рыдающему старшему.
-...я там лежал, и тут дверь "хрясь!", прибегает матроссина бухой как импец, и разбивает бутылку о дверь, и идет ко мне. "Изменять мне думала, ссссука?!" - орет! Ну я зассал конечно, и сиганул через окно! И слышу - бутылка разбилась, и мать твоя заорала! А потом... тихо стало, только матросняк заржал как демон, и ругаться стал громко... - бред все еще продолжался, но слушатель уловил две вещи - что Стервец таки пошел трахать его мать (что было как минимум стыдно и неприятно), и что Стервец только что подставил свою репутацию невозмутимого старшего. Тот все продолжал бубнить, а Джош разврнулся, и, ощущая странное беспокойство, направился домой.
Его не пустили. Посчитали, что дитя, каким бы порочным оно не было, не должно было это видеть. Когда он спросил у стража, рядом с избитым и перепачканным в крови матросом, тот как то странно посмотрел на юношу, и неохотно сказал, что портовой шлюхе, живущей в этом доме, этот пьяница бутылкой перерезал глотку, по пьяной дури посчитав ту своей женой. Единственной реакцией юноши были чуть расширившиеся от удивления зрачки. Страж, удивленный реакцией больше, чем нежеланием юноши вспороть глотку матросу тут же, осторожно поинтересовался, в порядке ли паренек. Тот спокойно ответил "порядок", и на немой вопрос "у тебя мать убили только что, тебе что, совсем плевать?!" - почти неслышный шепот "хорошо, что так". Побледневшие глаза стража порядка встретились с ледяным безразличием юноши. Но того мгновением позже сменил жрец, который раздраженно поинтересовался у Джоша, где хоронить труп. Подросток пожал плечами, и собрался уходить, но служитель церкви быстро поймал того за плечо, развернул, и спросил про имя сына погибшей. Юношу звали Джошимом Армстером. Через полгода он проснется привязанный к кровати со шприцами в венах и улыбающимся гномом-чернокнижником подле себя.
-
-
24.10.2009 в 00:53гномы-чернокнижники - зло....напомнило что-то безумно знакомое "из классики"...